Мара всегда говорила, что их гостиной не хватает изюминки. Чего-то такого, что отличало бы ее от сотни других серых комнат во множестве одинаковых домов. Однако сейчас, гостиная менее всего походила на обитель офисного планктона и вызывала в богине какое-то моральное удовлетворение: мертвый мафиози успешно справлялся с задачей оживления скучного интерьера и вообще смотрелся довольно концептуальненько, хоть и грозил обернуться большими неприятностями. Сидя на ковре по-турецки рядом с трупом, Морана вытерла окровавленные руки о платье, которое уже и так было не спасти, и закурила, периодически промахиваясь мимо пепельницы и стряхивая пепел на ковер. Будь здесь посол, получила бы укоризненный взгляд за подобное свинство, но глупо заботиться о чистоте ковра, когда в метре от тебя в луже крови валяется труп.
Луччи был виноват сам. Прийти к ней в дом на сеанс, а потом бестактно угрожать расправой в случае ее правдивого отчета, было верхом невоспитанности, а Мара очень не любила, когда плевали на правила приличия. Сама она могла это делать с восхитительным постоянством, резонно, но с примесью божественного снобизма рассуждая, что имеет на то права больше, чем какой-то человечек, вздумавший угрожать ЕЙ. Грозить кулаком богине смерти было затеей в целом так себе, а уж грозить Маре, вспыхивающей с полпинка, вообще опасно. Вот она и вспылила.
Одного удара было вполне достаточно, чтобы больше никогда не забивать себе голову мыслями об этом человеке. Сейчас она это понимала ясно, но в тот момент словно дорвалась до чего-то запретного, подавленного, самой себе не разрешенного, а от того и не нарушаемого. Как ребенок, дорвавшийся до шоколадных конфет, жадно отправляющий в рот по несколько сразу. Один удар точно в сердце, а Мара бы не промахнулась, и не пришлось бы оттирать гостиную от луж крови, но она вошла во вкус. Столько лет себя сдерживать, но запах страха и близость смерти пьянили лучше дионисового вина, которым греки не уставали хвастать.
Первый удар пришелся на живот. Загнав кинжал до рукоятки, дернула вверх, распарывая до ребер. Тогда он захрипел, схватившись за живот и продолжив нести какую-то чушь. Морана его уже не слышала, и чем сильнее он корчился от боли, тем быстрее она теряла над собой контроль, впадая в состояние легкой эйфории. Как когда-то давно, когда Велесу пришло в голову, что она может черпать силы с убийств, и когда она приняла это как должное, решив, что жизни людей ничтожно мало стоят. Кровь, липкая, горячая, оставшаяся на рукоятке и ладонях, будоражила, нагоняя давние воспоминания. Второй раз быстрым, сильным движением ударила вдоль грудины по хрящам. Услышав треск, раскрывающейся грудной клетки, блаженно улыбнулась. Путь к сердцу Луччи был открыт, но Мара не спешила. Он был испуган настолько, что, кажется, уже не чувствовал боли. Добивать его сразу было бы слишком милосердно: раз уж то была его расплата за все грехи, то расплатиться он должен был сполна. А потому она выждала, ровно до тех пор, пока в попытках успокоиться, он не рискнул сделать глубокий вдох, захрипев снова от боли. В том, что он испытывал адские муки, богиня не сомневалась, и когда решила, что теперь с него уже точно хватит, вогнала кинжал в сердце и обессилено сама села рядом, облокотившись спиной о диван.
На счастье, когда это произошло, Томаш был где-то далеко-далеко и, она надеялась, напивался в каком-нибудь баре Ливии, куда отправился с очередной дипломатической миссией. После того, Луччи снова оказался на свободе, пусть даже под залог и ненадолго, ее волновала более не своя жизнь, а Прейслера, который мог случайно попасть под руку. Все-таки трудно гарантировать безопасность человеку, пусть даже в котором спит Велес, когда ты немного насолил мафии, а сил на то, чтобы уложить все это славное семейство в гроб, у тебя еще нет. Можно было обратиться к Чернобогу с просьбой помочь пробудить божество, но Мара упрямо хотела справиться сама, а потому с этим вариантом временила, хотя и понимала, что может просто не уследить.
Проблема решилась сама собой.
Потушив сигарету об пепельницу, богиня тут же закурила снова, размышляя над тем, что делать дальше. По мере того как ей снова удавалось взять себя в руки, приходило осознание того, что она одна с трупом в квартире не справится. Чувствуя приближение паники, Мара закусила до крови губу, приводя себя тем самым в чувство. Во всех форс-мажорных ситуациях рядом всегда был Велес. Она всегда была уверена, что вдвоем они могут решить любую проблему, но сейчас он дрых без задних ног. Помимо этого была еще одна проблема – Луччи был не просто преступником, а преступником, на которого был зуб у Йена, причем большой и острый. А Йен, на минуточку, представитель закона и… Богиня чертыхнулась, представив реакцию прокурора на произошедшее. Самым ужасным было то, что и скрыть от него она не могла – начнет копать и докопается ведь. И когда докопается, ему это не понравится еще больше – мало того, что милая девушка Майя оказалась садисткой, так еще и врала ему в лицо. Вот что в себе Морану всегда поражало, так это удивительное сочетание дикой жестокости и не понятно откуда взявшейся совести. Жить с этим было порой тяжело.
Единственный человек, которому она могла сейчас набрать, был Росс. Почему-то ей казалось, что он не побежит в полицию, как все нормальные люди, и не будет смотреть на нее с упреком во взгляде как Йен. Более того из какого-то дурацкого любопытства, ей даже была интересна реакция адвоката на произошедшее.
Дотянувшись до мобильника, Морана набрала номер.
- Кажется, мне нужна твоя помощь, но сначала скажи, чисто гипотетически, сколько дадут за убийство с особой жестокостью?

За все свои двадцать семь лет жизни Алая Ведьма ни разу не оказывалась в ситуации столь щекотливой. Да что уж там, она даже предположить не могла, что с ней может произойти то, что произошло.
В теле ощущалась ужасная слабость, во рту было сухо, горло саднило, а в глаза будто насыпали песка – наверняка все из-за той дряни, которой ее снова обкололи. В который раз? Ванда не знала. Время в крохотной бетонной коробке, куда ее затолкали, не имело счета – здесь не было ни часов, ни календаря, ни окон. Лишь четыре стены, узкая жесткая шконка, мерцающая лампочка под потолком да массивная дверь с небольшой затворкой на уровне глаз, через которую ей подавали еду на пластиковом подносе. Роль отхожего места, видимо, было призвано исполнять отверстие в бетонном полу. С потолка над ним нависало что-то вроде душевой «лейки». Поворачиваешь крохотный вентиль – идет вода. Только холодная.
Если предположение Ванды было верно, и кормили их дважды в сутки, выходило, что находится она здесь уже около недели.  Стоит ли упоминать, что «еда» была просто отвратительна? В первый же день своего заточения ведьма швырнула тарелку с липкой, условно-съедобной  массой обратно – прямо в рожу охраннику. Заодно выяснила, что бить женщин здесь отнюдь не моветон.
Ванда поморщилась и кончиками пальцев осторожно потерла огромный кровоподтек на скуле. Она не видела, но за несколько суток он уже успел приобрести приятный фиолетовый оттенок, а по краям даже обзавелся игривой желтоватой каемкой.
Если бы только ее силы были при ней…
Их отсутствие стало для Алой Ведьмы открытием номер два. Она не знала как, но эти ублюдки нашли способ их подавлять. Полностью. Ванда пыталась разрушить стену. Вырвать этот чертов вентиль. Погасить лампочку. Поджечь дверь  Ни-че-го. Ни единой искорки.
Был ли тому виной ошейник, который – она даже не могла вспомнить, когда – на нее нацепили? Возможно. На ощупь он был шершавый, не имел никаких стыков и застежек и сидел очень плотно – так, чтобы она могла дышать, но, проглатывая безвкусную холодную белковую смесь, предлагаемую в качестве завтрака и ужина, чувствовала, его давление.
Было стыдно – за то, что она позволила вот так просто схватить себя; противно – за то, что ей приходится переживать в этом проклятом месте; и… страшно – такие порой доносились  отчаянные вопли, полные страданий и ненависти.
Насколько сильной должна быть боль, насколько сильно нужно кричать, чтобы звук достиг ее ушей сквозь бетонные стены? – каждый раз Ванда вздрагивала, прикрывала глаза и считала до десяти, унимая колотящееся сердце. О том, что происходило с этим несчастными, она могла только догадываться.
Единственное, что ей было известно доподлинно - такая она здесь не одна. Были и другие. Мутанты. Эти сволочи отлавливали мутантов, - Ванда сжала кулаки. От переполняющего ее в такие моменты гнева хотелось рычать и биться о несокрушимые стены. Кем бы ни были эти скоты, что бы они там ни делали – они за это поплатятся.
Рано или поздно - отец и брат найдут ее, - в этом Максимофф была уверена. Но предпочла бы быть обнаруженной раньше, чем наступит ее черед выть от боли.
Жалобный скрип смотровой заслонки вывел Ванду из состояния задумчивого оцепенения. В прямоугольном окошке какое-то время виднелась пара глаз, тщательно осматривающих «клетку» и ее обитательницу. Затем раздался скрежет наружного засова. Сидевшая до этого Ванда тут же вскочила на ноги.
Переступив порог, охранник – тот самый, что наградил ведьму памятной отметиной на лице – швырнул ей ворох каких-то неопрятных тряпок невнятного темного цвета.
- Переодевайся, куколка, - он говорил так, будто постоянно сплевывал сквозь гнилые зубы.
«Сука, - злобно подумала Ванда, отворачиваясь от него. Она чувствовала жадный взгляд, скользящий по ее обнаженной спине. Он лип к коже, как болотная грязь. – Ты сдохнешь первым, когда я отсюда выберусь».
Облачившись в мешковатую униформу, Ванда вновь повернулась к надсмотрщику.
- Давай, милая, пошевеливайся. Герр доктор не любит ждать, - стянув запястья ведьмы пластиковыми наручниками, охранник небрежно подтолкнул ее к двери. Ладонь его словно бы невзначай прошлась по ягодицам Ванды.
«Нет, я передумала. Ты сдохнешь последним».
Идти ей пришлось босиком.

Раз, два, три…
Звуки шагов приближающегося человека выводят из состояния полусна. Проклятый ошейник вновь напоминает о себе, когда я пытаюсь размять шею, впиваясь в кожу. Были бы когти, от него остались бы только клочья. От всех этих ублюдков, посадивших меня и других таких же как я в клетку, остались бы только клочья. Но когтей нет, регенерации нет, даже гребаного чутья нет.
Он в шагах десяти. За эти несколько дней пришлось приноровиться, вслушиваясь во все звуки, поэтому я знаю, кто идет ко мне. У них нет ни бейджиков, ни каких-то отличительных значков, только разная поступь и одинаково презрительный тон. Этот идет не торопясь, громко чеканя каблуком о плитку, единственный из них, кто меня не боится. Страх остальных я чувствую даже без обостренного чутья. Они нервничают, даже зная, что я не могу ничего им сделать. Этот – нет.
Четыре, пять, шесть…
Он не охранник, а кто-то из лаборатории. Врач. Ученый. Наверное, мне должно льстить, что за мной он приходит лично, не знаю, но если он еще раз назовет меня «деткой», я загоню ему в глаз его хренов «Паркер», которым он вечно делает пометки в своем блокноте.
В моем сознании эта картина на мгновение вспыхивает слишком ярко, принося толику морального удовлетворения, но тут же обрывается суровой реальностью. Я это непременно сделаю, но только когда ко мне вернутся способности.
Семь, восемь, девять…
Ему я обязана сломанными пальцами на левой руке. Пытаюсь ими пошевелить и морщусь от резкой боли. Бинты мне не положены, не говоря уже об обезболивающем. Садист. Радует одно – это не худшее, что он мог со мной сделать и не самое болезненное. Чем-то он мне напоминает Кимуру, поэтому с каждым его шагом я чувствую, как во мне все начинает холодеть. Вжимаюсь в стенку, лелея мечту с ней срастись, а еще лучше – сквозь нее просочиться. Поганый случай, когда не помогает никакое самовнушение. Однажды он заходил поболтать. Точнее в его понимании это поболтать, на самом деле – поиздеваться. Он это любит. Чувствовать свое превосходство. Он презирает таких как я.
Но еще большое удовольствие ему доставляет причинять боль. Я слышу эти крики каждый день. Страшные, пронзительные крики, мольбу о помощи в пустоту. Я слышу их сквозь этажи, сквозь стены, сквозь плотно прижатые к ушам ладони. Я обещаю себе не кричать, не издавать ни звука, не доставлять ему такой радости.
Десять.
Дверь по-хозяйски открывается, ему бы подошло открыть ее с ноги, и в проеме показывается мой кошмар последних нескольких дней. Кстати, скольки? Я сбилась со счета, да мне и все равно. Я знаю только одно – времени прошло достаточно, чтобы мое отсутствие заметили, и это дает надежду. Призрачную, но надежду, что Логан или Гамбит попробуют выяснить, где я. Хотя у Логана сейчас и своих забот достаточно…
- Скучала?
Сдерживаюсь, чтобы не сообщить, куда ему следует пойти, и смотрю на него, сидя на полу по-турецки, ненавидящим взглядом. Кажется, мое молчание и отсутствие каких-либо попыток встать злит его еще сильнее. С лица стирается мерзкая ухмылка и появляется холодное, не предвещающее ничего хорошего выражение. – Вставай. Живо.
Нехотя поднимаюсь и тут же оказываюсь выволочена в коридор, а на руках защелкиваются наручники. Сука.
По коридору мы идем молча. Мимо таких же клеток, с такими же мутантами, со взрослыми и совсем маленькими. Я опускаю глаза, предпочитая видеть пол, чем их лица. Мы идем так, пока навстречу нам не выходит охранник, ведущий за собой девушку с синяком на скуле. Это уже интереснее. До этого не было и речи о том, чтобы позволить нам как-то контактировать друг с другом. Девушку передают под контроль моему надзорщику, и мы идем дальше уже втроем. Я не пытаюсь с ней заговорить – за это либо она, либо я обзаведемся новыми увечьями, - только украдкой рассматриваю. Она зла, она просто в бешенстве.
Место, куда мы наконец-то приходим, больше похоже на подвал, переоборудованный в пыточную. Быстро оглядываю помещение в поисках набора ножей или чего-то подобного, что характерно для хорроров, но вижу лишь два стула и какие-то приборы. Откуда-то выныривают два шкафа в медицинских халатах и через мгновение и я и незнакомая девушка оказываемся сидящими в этих стульях, с прикованными руками и ногами. Наш черед стать лабораторными крысами. Я даже не пытаюсь дергаться. Это мало того, что бесполезно, так еще и изрядно его позабавит.
- Ублюдок.
Ну, а что. Дергаться бессмысленно, а вот рот заклеить он, к счастью, не догадался.

Ледяной пол обжигает босые ноги, она умудряется наступить на что-то крохотное, твердое и очень острое – ведьма тихо шипит и морщится, синяк на лице сразу же откликается ноющей болью.
Холодом здесь веет отовсюду – стены, полы, потолки – кругом серый, безликий бетон. Ни намека на окна. Никаких звуков, кроме ровного гудения флуоресцентных ламп. И криков.
Ванда чувствует, как встают дыбом волосы у нее на затылке каждый раз, когда слуха достигает очередной стон.
«Пьетро. Отец. Где вы, черт возьми?»
Чтобы отвлечься от мыслей о предстоящей экзекуции Алая Ведьма исподтишка разглядывает свою спутницу.
Молодая девушка. Совсем юная – на вид Ванда не дала бы ей больше восемнадцати. Мягкая поступь и размеренные, обманчиво–плавные жесты – даже висящая мешком форма не способна скрыть грацию и точность ее движений, ничего лишнего. 
«Красивая», - на автомате отмечает про себя Ванда, пока их ведут по бесконечно длинному коридору.
Она похожа на кошку. Большую хищную кошку.
«Кого-то ты мне напоминаешь, милая».
Ванде, и правда, чудится что-то неуловимо знакомое в диком взгляде изумрудно-зеленых глаз.
Так смотрит Крид. Так смотрит Росомаха. Так смотрит эта девчонка. Взгляд зверя.
«Могу поспорить, ты бы с удовольствием вцепилась в глотку этому уроду… зубами», - Ванда безмолвно идет следом за их «проводником», и потрескавшиеся губы ее сами собой растягиваются в улыбке.
«Вы не сможете сдерживать нас вечно», - думая так Ванда имеет в виду не только себя и всех, кто сегодня оказался запертым в этих стенах. Она подразумевает мутантов, как вид. Когда-нибудь – верит ведьма – одаренные по праву займут свое место на вершине эволюционной пирамиды. Уже скоро.
Их прогулка оканчивается в просторной лаборатории. Освещение здесь не в пример лучше коридорного – глаза, привыкшие к полумраку, начинают слезиться.
Двое поистине огромных homo sapiens – даже в мыслях Ванда произносит это словосочетание с пренебрежением – усаживают девушек на жесткие стулья, приковывают их по рукам и ногам. Алая Ведьма даже не пытается сопротивляться – у нее попросту нет сил.
Проверив напоследок крепления, громилы уходят, оставляя Ванду и Лауру наедине. «Доктор» тоже куда-то исчез.
Ведьма осторожно поводит головой, осматриваясь. Стены здесь белые. Ванда зажмуривается, задерживает дыхание, сдерживая тошноту. Открывает глаза лишь на тихий звук голоса.
«Ублюдок? Мягко сказано», - усмехается Максимофф, переводя взгляд на «напарницу». Ванда сидит слева от нее, так что ей хорошо видна рука с искалеченными пальцами. Ведьму снова охватывает гнев. Кто бы ни сотворил это – он только что занял в списке Ванды место рядом с ненавистным охранником.
- Кто это сделал? – вполголоса произносит она, намекая на переломы. Выглядят они действительно ужасно – даже когда срастутся, пальцы все равно останутся деформированными.
- Они за это ответят, - в голосе звучит такая уверенность, что усомниться в ее словах невозможно. – Скоро за нами придут. Отец камня на камне не оставит от этого гадючника.
«А Пьетро лично сотрет в порошок каждого, кто ко мне прикасался», - мысленно добавляет она.
«Интересно, - вдруг думается ей, - они знают, кто я? Нет?»
А если бы знали – хватило бы им смелости так поступить?
- В любом случае – они поплатятся, за то, что сделали. С нами.
Ванда понятия не имеет, о чем думает зеленоглазая, но ей почему-то хочется, чтобы та знала: что бы ни случилось – они будут отмщены.
«Доктор» возвращается – в тонких латексных перчатках и с медицинской маской на лице. В руках у него небольшой поднос со шприцами, металлическими крючками, пинцетами и еще какими-то инструментами – бог знает, как они называются.
Ванда одаривает его взглядом, в который вложены вся ненависть и все презрение, на которые она только способна. В голове остается только одна мысль: нельзя просто позволить ему препарировать их, как чертовых лягушек.
Ведьма искренне надеется, что сидящая на соседнем стуле девушка разделяет ее мнение.

Мутант без способностей – жалкое зрелище. Лишиться слуха, зрения, реакций, регенерации, когтей, это как обычному человеку остаться без рук и ног. Я чувствую себя слепой, глухой, медлительной, отвратительно хрупкой и совершенно бесполезной. Будь при мне хоть часть этого, я бы давно уже камня на камне здесь не оставила и стерла бы мерзкую ухмылку с лица садиста-врача. Меня занимает всего пара вопросов: как им удалось оставить нас всех без способностей, как это все-таки возможно? И как это место еще не привлекло внимание никого из более сильных мутантов? Гамбит рассказывал о существовании школы для мутантов, даже предлагал, если я захочу, съездить туда. По его словам их там множество – дети, воспитатели. Я слышала до этого о ней мельком, но никогда туда, если честно, не рвалась: по описаниям больше напоминала институт благородных девиц.
Так вот почему это место еще никто не нашел? Гамбит, судя по тому, что я о нем узнала за последние дни, мог бы и Дьявола из ада вытащить, если бы тот ему понадобился.
Думать о том, почему меня еще не нашли, неприятно. Чем больше думаешь, тем мрачнее перспективы, и тем отчетливее звучит вопрос в голове «а почему меня вообще должны искать?». Логан и Гамбит были ко мне добры, но это не означало, что они помчатся разыскивать меня. Легче стараться об этом не думать.
Задумавшись, настолько погружаюсь в себя, что не сразу реагирую на слова девушки, и лишь перехватив ее взгляд на сломанные пальцы, соображаю, что, скорее всего она интересовалась автором этой живописной картины. Картина действительно живописная: пальцы так искривлены, что не остается сомнений – доктор старался.
- Этот, - киваю на дверь и криво усмехаюсь. Кажется, он говорил свое имя, кажется, что-то на «Н», и, возможно, я даже вспомню, если поднапрягу память. Но для меня его имя не так уж важно. Он, оно, нечто способное добровольно причинять боль другим. Может я была не права, может это все-таки не мы представляем для них опасность, а они для нас.
Уверенность в голосе девушки заставляет меня поднять на нее глаза с интересом. Красивая, есть в ней что-то чарующее. Кровоподтек, видимо, не от моего мучителя, но от кого-то из охраны. Даже нет смысла уточнять от кого – они все одинаково способны на это. Интересно за что. По виду не похожа на тех, кто готов смириться со своей судьбой. Они таких не любят. Твердые нотки в голосе, огонек бешенства в глазах и абсолютная уверенность, что нас найдут и за нас отомстят.
Я благодарна за попытку подбодрить, но лишь молча киваю. Это максимум эмоций, на который я способна сейчас – несмотря на все старания Реми, я все никак не могу привыкнуть к тому, что обо мне может кто-то заботиться и успокаивать. Меня до сих пор это выводит из равновесия больше, чем что-либо еще.
- Как тебя зовут?
Ответа я уже не получаю, поскольку тут же входит Он. Ну что ж, раз она так уверена, что за нами придут, значит, нужно потянуть время. Доктор вернулся, да еще и в компании медицинских предметов, которыми жизни либо спасают, либо долго, мучительно и извращенно отнимают. Впрочем, меня больше интересуют шприцы с набранными в них лекарствами. Или не лекарствами. Перспектива отрубиться на ближайшие несколько часов и не соображать, что происходит, меня не сильно радует. Мне нужен от него хотя бы малейший промах, хоть один, и тогда у меня есть около семнадцати вариантов, как убить его. Были бы когти, вариантов было больше. Хотя о чем это я, были бы когти, он бы уже несколько дней как был мертв.
Напрягаюсь, когда он подходит ко мне. Ему нравится, когда его боятся, что ж, пусть развлекается. Сделать испуганное лицо не так сложно, а на фоне моей новой знакомой, пытающейся испепелить его взглядом, я и вовсе забитый ангел во плоти. Поверь мне. Поверь в мою беспомощность. Кто я на вид? Всего лишь девчонка с регенерирующим фактором и парой забавных когтей. Бросаю на него умоляющий взгляд, когда он касается руки со сломанными пальцами и пытаюсь инстинктивно отдернуть. Его это веселит, я вижу. Еще я вижу, с каким интересом он разглядывает переломы. Ну, давай, тебе будет удобнее, если ты освободишь хотя бы эту руку.
Не знаю, о чем думает он в этот момент, но через секунду замок щелкает, и я снова напрягаюсь, но уже в предвкушении. Сломанные пальцы это, конечно, неприятно, но я готова перетерпеть боль, ради удовольствия загнать один из тех симпатичных шприцов ему в шею.
Доктор подходит ближе, все еще держа на весу поднос с инструментами, и совершает роковую ошибку, назвав меня вновь деткой.
Ну что, детка, посмотрим, что у тебя тут?
Вскидываю резко руку, переворачивая поднос и ловлю подлетевший небольшой скальпель. Мне этого хватит.
Чуть не шиплю от боли, сжимая пальцы в кулак. Ощущения, будто их ломают заново, но сейчас мне не до того. Справившись с секундным ступором, он бросается ко мне, чтобы отобрать оружие. Движение руки с зажатым в ней ножичком быстрое, практически неуловимое и хорошо отточенное. Секунда и он хватается за горло, а на меня летят брызги крови. Еще секунда и он отшатывается и с грохотом падает на каменный пол.
По моим подсчетам, у нас не так много времени: здесь наверняка есть камеры, и к нам уже бежит толпа охранников. Перегибаюсь через подлокотник, освобождая сначала одну руку, а потом и ноги. Осталось освободить новую знакомую.
- Возьми, - протягиваю скальпель, а себе забираю нож, по виду смахивающий на ампутационный. – У нас мало времени.
Времени у нас действительно мало, а чтобы выйти из лаборатории, нам нужен отпечаток пальца этого ублюдка. Тащить его к двери, потом поднимать – лишние сложности, а трупу уже без разницы, сколько у него останется пальцев на правой руке. Маленькая месть. Надеюсь, что у моей спутницы не возникнет проблем со сдерживанием рвотных рефлексов.
Забавно, что он даже не предполагал, что станет жертвой собственных же инструментов, которые жаждал опробовать на нас.
Прикладываю отрезанный палец к сканеру. У меня нет уверенности, что они уже не заблокировали все двери, поэтому я облегченно выдыхаю, когда дверь начинает медленно отъезжать в сторону. Хватаю девушку за запястье здоровой рукой и тащу за собой в коридор. Если мы сможем выбраться отсюда, это будет чудом.

Доктор какое-то время стоит недвижно.
«Выбирает», - криво ухмыляется Ванда, сердце учащает ритм. Кто будет первой жертвой?
Выбор падает на зеленоглазую девчонку. Ведьма не знает, что он собирается с ней делать – навряд ли что-то приятное - и не хочет, честно говоря, видеть, но не может отвести взгляд.
Мужчина касается сломанных пальцев, с интересом пятилетнего ребенка, тычущего палкой в дохлую кошку, осматривает переломы. Похоже, чужая боль доставляет ему удовольствие. Ну-ну.
«Гребаный садист», - на миг Ванда представляет, что он прикован к стулу вместо нее. Ей нравится эта мысль.
Голос у него неожиданно приятный. Низкий и мягкий, тягучий как нуга. Даже обидно.
«Детка».
«Интересно, у него есть семья? - вдруг невпопад задумывается Алая Ведьма. – Так он зовет свою малолетнюю дочь, возвращаясь домой? Здравствуй, детка, папочка сегодня очень устал на работе. Или, может быть, так он обращается к своей жене, когда трахает ее на супружеском ложе? Детка».
Ванда думает об этом нарочно – она злится от этих мыслей. Злость дает ей силы. Злость лучше страха.
Задумавшись, она упускает момент, когда доктор освобождает Лауре руку.  Металлический перестук перекладываемых на подносе инструментов заставляет Ведьму вернуться к реальности. Доктор стоит, возвышаясь над ними, выбирает «игрушку» себе по вкусу.
«Чтоб ты сдох», - желает ему Алая Ведьма, и к ее немалому удивлению желание незамедлительно исполняется.
«А девчонка-то не промах», - Ванда с восхищением глядит, как скальпель вспарывает тонкую кожу на шее, погружаясь лезвием глубже. Брызжет кровь. Зрелище не из приятных.  Ванда не боится - она уже не та потерянная, наивная девочка, какой была лет пять назад, теперь ей тоже приходится делать многие вещи, ужасные вещи, - но все равно брезгливо кривится.
«Пригодилась бы нам в Братстве», - мимоходом отмечает она, наблюдая за выражением лица зеленоглазой. Боль в сломанных пальцах, должно быть, невероятная.
На полу, скрючившись, хрипит в предсмертной агонии доктор.
«Сдох, - губы Ведьмы растягиваются в мстительной улыбке. – Как собака».
Ее невольная напарница не теряет времени даром: освобождается и заодно избавляет от оков саму Ванду.
- Спасибо, - хрипло благодарит ее Алая Ведьма, непонятно за что: то ли за освобождение, то ли за избавление мира от ублюдка. А, может, за все сразу. Она поднимается на ноги, крепко сжимает в кулаке предложенный ей в качестве оружия скальпель, ее слегка ведет. Ванда ступает осторожно, чтобы не поскользнуться в луже густой крови, натекшей из доктора-садиста.
Зеленоглазая присаживается на корточки возле тела, Ведьма не сразу соображает, что она делает.
«Отвратительно», - думает она, хотя созерцание отрезанной фаланги не вызывает у Ванды никаких эмоций. На удивление.
Первая преграда успешно преодолена, и дверь с механическим жужжанием открывается, открывая путь к свободе.
- Ванда, - вдруг почти шепотом произносит Ведьма, с опозданием отвечая на заданный ранее вопрос. – Меня зовут Ванда Максимофф.
Хватка у нее запястье неожиданно крепкая, пальцы, кажущиеся такими хрупкими оказываются внезапно очень сильными.
Нужно бежать, как можно скорее, пока не сработала сигнализация и этажи не заполнились охраной. Ванда смотрит вперед, конец коридора утопает в сумраке. Нужно уходить, правда, но…
«Остальные. Нельзя оставлять их здесь».
Мысль о том, чтобы просто уйти, обрекая этих несчастных на дальнейшие страдания, претит Ведьме. Ей даже не хочется думать о том, что с ними могут сотворить озверевшие после гибели доктора надзиратели.
- Нужно избавиться от этой дряни, - Алая Ведьма с ненавистью подцепляет краем сломанного ногтя ошейник, сжимающий горло. Ей нужно снять его – и она сравняет это проклятое место с землей.

Оливия чувствовала себя очень-очень маленькой, гуляя по огромному зданию, в котором располагалось Око. Наличие рядом экскурсовода, и не просто экскурсовода, а по совместительству еще и главы этой организации, и чуточку задранный вверх от осознания этого факта нос, роста ей, однако, не прибавлял.
Интересно мисс Блейк было все, поэтому стоило Джонсу на секунду замолчать, как она поднимала на него требовательный взгляд и молча, но очень выразительно намекала, что жаждет новых историй. Сам мужчина относился к этому неуемному любопытству со снисходительной улыбкой, хотя подозревал, что запас этих историй не вечен и в скором времени закончится, как пакет мармеладок, который они опустошили еще двадцать минут назад.
- Нет, подождите, то есть эти мутации можно вылечить? Но зачем? Это же так здорово и…Ой, - испуганно «ойкнув», девушка побледнела и остановилась. Прямо навстречу им шел молодой мужчина в очках и с какой-то папкой в руках. Почувствовав холодок, пробежавший по спине, Оливия судорожно вздохнула, огляделась по сторонам и не нашла ничего лучше, чем сделать шажок за спину Моргана. Здесь было явно спокойней, и хотя он порой угрожал, что отдаст ее на опыты Торонтону, если она будет себя плохо вести, у девушки было подозрение, что в ближайшее время он это делать все-таки не собирается.
- Мистер Джонс, у Вашей племянницы на всех такая реакция или только на меня?
- На всех, Майлс. Что у Вас там?
- Ознакомьтесь.
Протянув мужчине папку, ученый бросил взгляд на Лив, нервно облизавшую пересохшие губы, и прошел мимо. Выдохнув, она вышла из-за спины Моргана и, привстав на цыпочки, заглянула в открытую папку, которая тут же захлопнулась перед ее носом. Кажется, посвящать в подробности ее не собирались.
- Ты когда-нибудь к нему привыкнешь? Впрочем, не привыкай, мне нравится твоя реакция.
Обиженно засопев, Блейк надула щечки и отошла в сторонку.
Майлс Торонтон в компании пары медицинских инструментов, среди которых поблескивали скальпель и начищенные ножи, снился ей в кошмарах.

Николетт высунула нос из комнаты и посмотрела по сторонам. На этаже никого не наблюдалось – ни постояльцев, ни горничных. Второе было удивительнее всего, поскольку время было раннее, а их любовь к уборке номеров по принципу «чем раньше, тем лучше» и «разбуди Аллегре ни свет ни заря» искоренить было невозможно. Девушка тихонько подбежала к номеру отца, держа в руке пончик, и прислушалась: судя по звукам Рик и его очередная пассия уже проснулись и даже завтракали. Чудно.
Вообще-то Нико довольно прохладно-равнодушно относилась к мимолетным увлечениям отца, но ровно до тех пор, пока они не решали остаться подольше. А эту женщину она видела здесь уже непозволительно часто.
Все-таки пончик она захватила не зря – а вдруг  у них там на завтрак ничего съедобного?
Коротко постучав, все-таки врываться без предупреждения было невежливо, а она девочка вежливая, Аллегре откусила от пончика и не успела дожевать, как дверь открылась. На пороге стояла девушка, максимум лет на десять ее старше, с выражением абсолютного недоумения и, по всей видимости, сложным мыслительным процессом в голове. Попытки определить, кто перед ней стоит, были изначально обречены на провал, поскольку пижама Николь никоим образом на форму горничной не походила, а о существовании дочери у Рихарда она еще не знала. 
- Эм… Ты ошиблась номером?
Проигнорировав единственный подходящий в данной ситуации, но остающийся по факту дебильным вопрос, Лив проскользнула внутрь комнаты и помахала пончиком отцу, который, судя по халату и мокрым волосам, только вышел из душа.
- Упс, не знала, что ты не один, - буднично протараторила девушка и направилась к столику с завтраком, - Я не помешаю?
- Помешаешь.
- Я ненадолго.
Стащив с тарелки еще теплый тост и щедро намазав его вишневым джемом, Николетт мило улыбнулась сверлящему ее взглядом отцу. Уходить она не собиралась ни за какие пряники и подозревала, что у нее на лбу это написано, поскольку, просверлив в ней мысленно дырку, Рик закатил глаза и повернулся к подружке.
- Знакомься – моя дочь Николетт. Николетт, это Элис.
- Ой, у тебя есть дочь?
Марафон идиотских вопросов продолжался, и Аллегре с трудом подавила в себе желание на эту тему съязвить. Решив, что иногда лучше жевать, чем говорить, она откусила от тоста, пожевала, но совсем уж промолчать не смогла:
- Нежданчик, да? Он еще и женат.
- Был.
- Пф.